Николай II. Время трудных решений

Скачать работу - Николай II. Время трудных решений

Страна, которая переживала небывалый экономический подъем с каждым новым годом поначалу незаметно, но неотвратимо приближалось к гигантской катастрофе.

Хотелось бы понять что это: просчеты государя, его не состоятельность или трагическое стечение обстоятельств.

Реферат лишь попытка открыть тайны Российской империи. Император Николай II является одной из наиболее патетических фигур в истории. Если бы он жил в классические времена, то история его жизни и смерти послужила бы поэтам Древней Греции сюжетом для какой – нибудь великой трагедии. Они бы изобразили его как жертву, обреченную судьбой, преследуемую на каждом шагу безжалостным фатумом вплоть до последней раздирающей душу сцены, разыгравшейся в подвале дома в Екатеринбурге. Дж.

Бьюкенен. Из книги «Мемуары дипломата». Когда 14 мая 1896 года молодой российский император Николай II торжественно венчался на царство, вряд ли кому из многотысячной ликующей толпы, окружавшей древний Успенский собор в Кремле, приходило в голову, что он стал свидетелем события, знаменовавшего собой конец многовековой исторической традиции.

Николай принял власть в годы глубокого внутреннего затишья и прочного мира в Европе.

Экономика страны развивалась невиданными прежде темпами, на глазах изменяя привычное лицо России.

Государственный корабль продолжал двигаться по инерции правления Александра III, твердой рукой покончившего с «крамолой» и разгулом терроризма конца 70-х годов, громко заявлявшего свою волю во внутренних и международных делах. Новый император унаследовал неограниченную власть, но не властную натуру и авторитет отца.

Александр III умел внушить к себе уважение даже со стороны врагов и недоброжелателей, не говоря уже о назначенных им самим сотрудниках. В. И. Гурко писал о Николае, что «он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повиноваться.

Основным качеством народного вождя — властным авторитетом личности — государь не обладал вовсе. Он и сам, что ощущал, ощущала инстинктивно вся страна, а тем более лица, находившиеся в непосредственных сношениях с ним». Мягкость и деликатность, отличавшие его от отца, уважение к старшим, пожалуй, лишь усиливали это впечатление.

Примечательно, что начало царствования Николая не было отмечено характерным для перемены власти при любом авторитарном режиме явлением — приходом новых людей на смену видным деятелям прошедшего времени. Так обычно и происходило в России: мало кто из сановников Николая I остался у трона его сына, и еще меньше сподвижников Александра II по «великим реформам» сохранило свое положение при дворе Александра III. Причину этого современники видели в том, что молодой и неопытный наследник престола при жизни отца чаще всего далеко не столь влиятелен, как окружающие правящего императора лица, облеченные его доверием и выдвинутые им на государственные посты; цесаревича почитают, но с ним мало считаются в действительно важных вопросах. С переменой царствования новый самодержавный монарх не может забыть, что еще недавно министры отца считали его мальчишкой, так же как и им трудно изменить снисходительно-менторское отношение ко вступившему на престол властителю.

Именно поэтому редко кому из этих людей удавалось сохранить свое место.

Однако начало царствования Николая II стало исключением из этого правила.

Остались на своих постах почти все прежние министры, не только остались, но даже заметно активизировались и усилили свое влияние отодвинутые при Александре III в тень великие князья.

Результатом стало появление вокруг Николая многих добровольных помощников из числа великих князей, подававших, а зачастую и навязывавших ему свои советы в государственных делах.

Великие князья были людьми очень разными и зачастую открыто враждовали между собой, что создавало лишние трудности для Николая. И вес же главной проблемой для императора оказались не отношения с великими князьями, а необходимость лично принимать решения в государственных делах. Как и любому авторитарному режиму, самодержавию для эффективности его политики требовалась объединяющая и направляющая все единая воля. Без этого власть, раздробленная на отдельные, независимые друг от друга ведомства, не контролируемые обществом, могла лишь плыть по течению событий.

Николай в высшей степени добросовестно относился со всеми поступавшими к нему бумагами – как и у предшественников, у него никогда не было ни секретарей, ни референтов.

Отвергая любую возможность привлечения выборных лиц к участию в управлении империей, новый монарх столкнулся с не менее трудной проблемой – выработки курса государственной политики страны и его проведения в жизнь с помощью назначаемых им самим людей.

Сложность положения состояла в том, что унаследованные императором от отца министры не отличались единством взглядов на возможные пути развития России. В какой-то мере их разногласия отражали: с одной стороны, стремления всемерно ускорить промышленный и финансовый рост страны с другой — обеспечить и на будущее время незыблемость консервативной, аграрно-дворянской России. Между тем в конце XIX века самодержавная власть все больше теряла инициативу в повседневных вопросах жизни страны, и мыслящие люди уже тогда испытывали тревогу, видя быстрое падение се авторитета и растущее убеждение в том, что во главе империи стоит «не тот человек». Недовольство верховным властителем в самых различных кругах особенно быстро стало усиливаться после того, как появились грозные признаки близкого конца «спокойных времен». Уже студенческие беспорядки в феврале 1899 года указывали на рост напряженности в стране. Новый век открылся угрожающими событиями. 14 февраля 1901 года выстрел бывшего студента Карповича в министра народного просвещения Н. П. Боголепова возвестил о возвращении политического террора, с которым, казалось, было давно покончено. В апреле следующего года был убит министр внутренних дел. На протяжении всего двух лет погибло несколько губернаторов, множество жандармских офицеров. На проведении крупных террористических актов специализировалась возникшая в эти годы Боевая Организация партии социалистов-революционеров.

Однако ни разгул террора, напоминавший Николаю печальные дни непрестанной тревоги перед покушениями народовольцев в юности, ни учащающиеся сообщения об аграрных волнениях и рабочих забастовках, усиливающемся ропоте в кругах интеллигенции не могли заставить его сделать какую-то попытку изменить ход вещей, прислушавшись к требованиям времени. Ему казалось, что он, законный «хозяин земли Русской», один отвечает перед Богом, и только перед Ним, за все, что происходит в этой «земле». 1905 год стал переломной вехой – и в российской истории, и в личной жизни императора Николая II и его семьи.

Начало года было трагически ознаменовано событиями 9 января в Петербурге, тем самым «Кровавым Воскресеньем», которое до основания потрясло устои монархии, развязав разрушительные стихии русской революции. В конце же его происходит событие, мало кем в то время отмеченное, но по сути своей не менее фатальное для судеб династии и империи, - в императорской семье впервые появляется «Божий человек» Григорий Распутин. Живя в постоянной тревоге за здоровье сына, получая безрадостные известия с фронтов русско-японской войны, - в феврале было проиграно Мукденское сражение, в мае Россия была потрясена Цусимой, погубившей военно-морскую мощь страны, - император ежедневно получал сообщения о разгуле революционного насилия, грандиозной забастовочной волне, вооруженных восстаниях с баррикадными боями, неповиновении армейских частей.

Известная доля ответственности за эту зловещую хронику лежала на самом Николае – начало ей было положено расстрелом тысяч петербургских рабочих, направившихся 9 января с мирной петицией к Зимнему дворцу. По некоторым подсчетам, в этот день погибло более 1200 человек и около пяти тысяч было ранено. В их числе были женщины и дети… Трагедия Кровавого Воскресенья всколыхнула страну, став детонатором первой русской революции. Как писал монархически настроенный историк С. С. Ольденбург, « 9 января … оказалось, что не только интеллигенция, но и “простой народ” – по крайней мере в городах – в значительной своей части находился в рядах противников существующего строя». Рабочие забастовки охватили промышленные центры: за один январь 1905 года число стачечников превысило 440 тысяч человек – более, чем за все предшествующие десятилетия. Резко усилилось влияние крайне левых партий, призывавших к открытой вооруженной борьбе с властью. С весны начался стремительный подъем крестьянского движения, зачастую выливавшегося в грабеж и сожжение помещичьих усадеб, убийства представителей администрации, явочный захват и раздел земли. В условиях развертывавшейся в стране революции самодержавная власть осталась в полном одиночестве.

Требования созыва “народного представительства” звучали в те дни повсеместно. 19 февраля был опубликован подписанный на кануне рескрипт Николая новому министру внутренних дел А. Г. Булыгину, где говорилось о намерении «привлекать достойнейших, доверием народа обличенных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предложений». Речь шла об учреждении выборной законосовещательной палаты, права которой были бы схожи с функциями Государственного совета прежних лет. В раскаленной атмосфере революционных выступлений предложения о создании законосовещательной Думы казалось документом из исторического архива, принадлежащим давно ушедшему прошлому.

Политический кризис в стране продолжал углубляться: в октябре Россию охватила новая забастовочная волна, выдвинувшая два главных требования – восьмичасового рабочего дня и созыва Учредительного собрания.

Начавшаяся на железных дорогах стачка с 15 октября стала всероссийской – бастовало свыше 2 млн. человек почти во всех отраслях промышленности.

Положение становилось все более угрожающим. Как свидетельствовали многие близкие императору лица, в те октябрьские дни перед Николаем стоял тяжелый выбор из двух возможных путей.

Первый, по словам князя Н.Д.Оболенского, заключался в том, что бы «облечь неограниченный диктаторской властью доверенное лицо, дабы энергично и бесповоротно в самом корне подавить всякий признак проявления какого – либо противодействия правительству, хотя бы ценою массового пролития крови». Такой вариант был психологически ближе Николаю и большинству окружающих его людей.

Однако они не могли не отдавать себе отчета в чрезвычайной опасности подобного решения – прямое военное подавление революции требовало безусловной надежности армии, а прежней уверенности в ней не было. В другом случае необходимо было «перейти на почву уступок общественному мнению и предначертать будущему кабинету указания вступить на путь конституционный». В докладе, представленном императору 9 октября , Витте указ ывал, что государственная власть вновь, как и во времена Александра II , должна взять инициативу преобразований в свои руки. «Цель поставлена обществом, значение ее велико и совершенно несокрушимо, ибо в этой цели есть правда.

Правительство поэтому должно ее принять.

Лозунг «Свобода» должен стать лозунгом правительственной деятельностью.

Другого исхода для спасения государства нет … Ход исторического прогресса не удержим … Выбора нет: или стать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и потоки крови только ускорят взрыв». Император испытывал глубочайшее недоверие как лично к Витте, так и к его программе, оставаясь при своем убеждении, высказанном им в декабре 1904 года , накануне революционных потрясений: «Мужик конституцию не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, а тогда – я вас поздравляю господа!» Поддавшись общему нажиму окружающих, император 16 октября писал генералу Д.Ф.Трепову: «Да, России даруется конституция.

Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе неоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное. Тем не менее, по совести я предпочитаю давать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все – таки прийти к тому же». В.И.Гурко писал позднее о Николае, «что за все свое царствование он лишь раз принял важное решение вопреки внутреннему желанию, под давлением одного из своих министров, а именно 17 октября 1905 года , при установлении народного представительства». Манифест 17 октября 1905 года знаменовал собой важнейший поворотный момент в политической истории России.

Оставаясь юридически самодержавным монархом, Николай фактически потерял прежнюю неограниченность, а главное – неподотчетность своей власти.

Выборы в Государственную думу означали создание в России народного представительства. Хотя первоначальные опыты «парламентаризма» оказались неудачными – как I , так и II Дума были одна за другой распущены из-за преобладания в них оппозиционных партий, сложившихся за считанные месяца революции, - Российская империя с этого времени бесповоротно превратилась в представительную монархию.

Созданная на основании нового избирательного закона в 1907 году III Дума стала надежным партнером правительства, во главе которого встал новый «сильный человек» П.А.Столыпин, выдвинувший широкую программу необходимых стране реформ. Его знаменитые слова, что для обновления всей России нужны лишь «20 лет покоя внутреннего и внешнего», свидетельствуют о понимании им огромных возможностей последовательного реформаторства в стране.

Николай, безусловно, уважал Столыпина как человека, сумевшего энергичными и твердыми мерами навести порядок в охваченной революцией империи. Он также признавал за ним настоящее понимание больных проблем российской деятельности и поддерживал его деятельность, направленную на их скорейшее разрешение. Без содействия императора Столыпину никогда не удалось бы осуществить свои ключевые реформы, встретившие довольно сильное сопротивление на вершинах российской бюрократии. На столь же несомненно, что сам Николай тяготился в душе слишком настойчивой опекой своего премьера, чья сильная личность часто заслоняла в эти годы фигуру самодержца.

Распространявшиеся по стране слухи о «темных влияниях» при дворе, враждебных Столыпину, имели под собой определенное основание.

Именно в это время довольно широко стало известно о появлении вблизи престола знаменитого Григория Распутина, об отношениях которого с императорской семьей ходили самые фантастические домыслы. Было известно, что Столыпин пытался положить этому конец, справедливо считая, что подобная фигура наносит непоправимый ущерб престижу правящей династии.

Знакомство императорской четы с Распутиным произошло спустя ровно две недели после подписания манифеста 17 октября — в тяжелое и смутное для Николая и его супруги время. 1 ноября 1905 года император впервые упоминает о нем в дневнике.

Николай и Александра, жившие в постоянном страхе за сына, маленького Алексея, болезнь которого практически не оставляла надежд, были готовы поверить и открыть свое сердце любому, кто мог бы спасти его от ежеминутно угрожавшей опасности. Таким человеком и стал Распутин, несомненно, обладавший сверхъестественными способностями, природа которых и в наши дни наукой не выявлена.

Помимо мощной энергетики, Распутин обладал несомненным гипнотическим даром и поистине уникальным талантом врачевателя, что по существу и определило его возвышение.

Будучи необразованным человеком, он имел немалые познания в народной медицине и уверенно пользовался целебными свойствами сибирских, тибетских и китайских трав. Но то, что он делал, не прибегая к каким-либо подручным средствам, граничило с чудом.

Возможно, что среди многих его способностей было и умение заговаривать кровь в случаях, где была бессильна лучшая медицина того времени.

Наиболее ярко дар Распутина проявился осенью 1912 года , когда цесаревич едва не умер в результате ушиба, полученного во время пребывания императорской семьи в Спале.

Начавшееся внутреннее кровотечение привело к образованию огромной гематомы; врачи признали состояние мальчика чрезвычайно серьезным.

Распутина поблизости не было, но пришедшая от него телеграмма спасла положение — таинственная сила действовала и на расстоянии.

Приводя этот случай в книге «С царем и без царя», дворцовый комендант В. Н. Воейков писал: «Если стать на точку зрения императрицы-матери, в Распутине видевшей богобоязненного старца, своими молитвами помогавшего больному сыну, многое должно быть понято и прощено... Помощь, оказываемая наследнику, настолько укрепила положение Распутина при дворе, что он более не стал нуждаться в поддержке великих княгинь и духовных особ». Распутин был, пожалуй, единственным близким семье Николая человеком, кто действительно мог поддержать и успокоить безгранично верившую ему императрицу, годами жившую на грани нервного срыва.

Николай прислушивался к суждениям жены, всегда остававшейся ближайшим к нему человеком, и хотя он, несомненно, ценил и по-своему почитал «старца», которому не раз был обязан жизнью сына, император был далек от механического выполнения его пожеланий в государственных вопросах. Григорий имел, конечно, определенное влияние и на него, но оно не могло идти ни в какое сравнение с благоговейным отношением Александры Федоровны. В окружении государя оставалось много людей, открыто враждебных «старцу», да и гибель последнего в декабре 1916 года он перенес несравненно спокойнее, чем императрица.

Однако вне зависимости от этих тонкостей, само пребывание сибирского мужика широко известной скандальной репутации в императорской семье давало простор сплетням, а зачастую и злобной клевете. Так, распространялись слухи о якобы имевшей место любовной связи Распутина с Александрой Федоровной и ее дочерьми, впоследствии охотно подхваченные «обличительной» литературой послереволюционного времени. Это была грязная клевета на императорскую семью, но то, что она имела успех и в аристократических салонах Петербурга, и в среде провинциальной интеллигенции, говорило о том, насколько утратила свое обаяние древняя традиция российской монархии и как низко в глазах всех слоев населения упал престиж правящей династии. Даже среди крестьянства, даже в армии, всегда отличавшихся верностью царскому престолу, исчезало уважение к самодержавной власти, нападки на которую шли со всех сторон. Это были очень опасные признаки, и никакие грандиозные торжества, выдержанные в духе прославления монархии, которых так много было в эти последние годы старой России, не могли изменить положения. Одно за другим следовали великолепные празднования славных годовщин российской истории — 200-летия Полтавской победы и 50-летия крестьянской реформы 1861 года, 100-летия Бородинской битвы и особенно 300-летия дома Романовых в 1913 году. А за фасадом официальных мероприятий скрывалось глухое, но все более заметное недовольство и раздражение общества. Хотя в эти годы Россия переживала невиданный экономический подъем, промышленность страны приобрела подлинно европейский размах и уровень, на селе росло зажиточное крестьянство, российская культура находилась в расцвете «серебряного века», — ничто из этого не ставилось в заслугу власти, зато малейшие ее неудачи, промахи и ошибки раздувались с каким-то злорадством. При внешнем порядке, наведенном в империи после разгрома первой революции, самодержавная власть оказалась в своего рода психологической осаде.

Примечательной параллелью этому стала еще большая изоляция и замкнутость жизни императорской семьи, окончательно отдалившейся от петербургского света и большую часть времени проводившей теперь в маленьком и скромном Александровском дворце Царского Села. Чисто географическая уединенность этой резиденции как бы символизировала стремление уйти от враждебного мира, обрести желанный покой в уютном семейном времяпрепровождении.

Быстро меняющееся время не давало покоя императору, который с каждым годом все больше тяготился своими государственными обязанностями в новых условиях политической жизни России. Его раздражали постоянное вмешательство III и IV Думы в повседневные дела управления, жесткая и подчас некорректная критика действий власти с думской трибуны, бесконечные скандалы и неприятности с великими князьями дома Романовых, не считавшимися с его авторитетом как главы династии, скрытое, но ясно ощущаемое озлобление печати и интеллигенции, особенно на национальных окраинах империи.

Привычный, упорядоченный мир его юности, в котором над страной незыблемой вершиной возносился престол отца-самодержца, бесповоротно ушел в прошлое.

Николаю оставались лишь любовь и преданность собственной семьи... Особенно треножными в эти годы стали международные события, угрожавшие столь хрупкому спокойствию империи.

Революции в старых, казавшихся вечными в своем оцепенении монархиях Азии — Иране, Турции и Китае, боснийский и марокканский кризисы, едва не ввергшие Европу во всеобщую войну, итало-турецкий конфликт 1911 года все это создавало ощущение непрочности бытия, неуверенности в завтрашнем дне России и династии. В 1912-1913 годах общественное мнение страны было серьезно потрясено Балканскими войнами, прямо задевавшими российскую внешнеполитическую традицию.

Император воспринимал этот стремительный калейдоскоп событий все с тем же чувством фатальной обреченности, которое давно уже сделалось психологическим фоном его существования. Он не пытался бросить вызов судьбе, не делал попыток изменить ход вещей. Лишь иногда в его дневнике или сугубо частных письмах появляются размышления о том, что следовало бы распустить Думу, превратить ее в чисто совещательную, отобрав право законодательства, — но все это оставалось на бумаге или в редких разговорах, не предназначенных для посторонних.

Видимо, Николай понимал, что время необратимо... А оно все быстрее уходило в прошлое.

Выстрелы в Сараево летом 1914 года означали, что для старой монархической Европы навсегда перевернута ее страница истории. С момента гибели Франца-Фердинанда она с каждым днем все стремительнее приближалась к роковому финалу — первой мировой войне. День начала первой мировой войны великий князь Александр Михайлович много лет спустя назвал днем самоубийства европейской цивилизации.

Действительно, он стал не только концом десятилетиями складывавшейся системы международных отношений, но прежде всего — началом грандиозного крушения всех устоев мира, социальных и политических основ общества «старого порядка» — общества, живущего еще по заветам и традициям ушедшего XIX столетия.

Император Николай не хотел войны.

Помимо его органического неприятия военного насилия, он понимал, что война чревата грядущей катастрофой привычного ему мира.

Накануне грозных событий, весной 1914 года , один из дальновидных отечественных консерваторов, бывший министр внутренних дел П.Н.Дурново представил императору записку, в которой обосновывал свой главный вывод — надвигающаяся война между Россией и Германией не принесет победы ни одной из стран, а погубит монархический принцип старой Европы. Но остановить гигантский механизм европейской войны, с каждым часом набирающий обороты, оказалось Николаю II не под силу. Хотя он был готов к далеко идущим уступкам ради сохранения мира, австро-венгерский ультиматум Сербии не оставлял ему выхода. Как и в 1876 году , верховная власть России стала заложницей общественного пристрастия к судьбе притесняемых балканских единоверцев. 17 июля 1914 года император после мучительных колебаний утвердил решение о начале всеобщей мобилизации. В тот же день он телеграфировал кайзеру в Берлин: «Мы далеки оттого, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких военных действий. Я торжественно даю тебе в этом мое слово». Ответом Германии стал официальный ультиматум с требованием приостановить мобилизацию в течение 12 часов. 19 июля 1914 года в 7 часов 10 минут германский посол в России граф Пурталес, убежденный противник войны, явился к министру иностранных дел С. Д. Сазонову за ответом. Получив лишь подтверждение прежнего заверения, что российские войска не начнут военные действия первыми, посол дважды повторил свой вопрос, после чего, выполняя трагическую для себя обязанность, вручил ноту с объявлением войны. Он был так потрясен, что по ошибке передал министру два варианта германского ответа — как в случае согласия России с ультиматутом, так и в случае его отклонения.

Покидая кабинет, граф Пурталес, по свидетельству Сазонова, плакал, восклицая: «Кто бы мог предвидеть, что мне придется покидать Петербург при таких обстоятельствах!» Николай, приняв тяжелейшее для себя решение, напротив, испытывал облегчение. «Я почувствовал, что все кончено навсегда между мной и Вильгельмом, — рассказывал он потом М. Палеологу. — Я спал необычайно крепко. Когда я проснулся в свой обычный час, я чувствовал себя так, как будто бы камень свалился с моей души. Моя ответственность перед Богом и перед народом была огромной, но я, по крайней мере, знал, что я должен делать». Прибыв из Петергофа в столицу, император после торжественного молебна в Николаевском зале Зимнего дворца обратился к представителям армии и флота. Когда вслед за тем он и Александра Федоровна вышли на балкон Зимнего дворца, собравшаяся на Дворцовой площади многотысячная толпа как один человек опустилась на колени. В экстренном порядке 26 июля были сознаны распущенные до осени Государственным совет и Дума, и обеими законодательными палатами были быстро одобрены связанные с началом войны законопроекты.

Состоялись и выступления от делегаций национальных окраин империи: даже представители от губерний традиционно недружественного России Царства Польского торжественно заявили о своей верности стране и престолу в начавшейся борьбе с Германией.

Подобное же заявление было сделано и от лица подданных немецкого происхождения.

Повсеместно возникший патриотический подъем положил конец почти всем межпартийным распрям; на оборонческие позиции легко перешли еще вчерашние противники правительства, за исключением большевистского крыла Российской социал-демократической партии. Тот факт, что Германия первой объявила войну России, способствовал росту и без того сильных в стране антигерманских настроений. Уже 22 июля в Петербурге шовинистически настроенной толпой было разгромлено и сожжено здание немецкого посольства на Исаакиевской площади. В городах страны проходили массовые демонстрации под лозунгами «На Берлин!» В эти же дни столица империи превратилась из Санкт-Петербурга в Петроград. Жизнь в стране быстро перешла на военные рельсы.

Николай считал, что в час великих испытаний он должен лично возглавить российскую армию, однако почти все государственные деятели империи высказались против: в послепетровской России самодержцы обычно не были полководцами, а немногие исключения из этого правила были отмечены скорее явными неудачами.

Верховным главнокомандующим был назначен двоюродный дядя императора, великий князь Николай Николаевич, популярный в военных кругах и обладавший в глазах многих полководческими способностями.

Действительность быстро опрокинула радужные надежды первых дней войны, когда многие ожидали сплошной череды побед.

Начатое в августе 1914 года наступление двух российских армий в Восточной Пруссии закончилось их окружением и катастрофическим разгромом; командовавший ими генерал Л. В. Самсонов застрелился.

Россия была плохо подготовлена к войне в военно-экономическом отношении: ее промышленность не могла обеспечить фронт оружием и боеприпасами в количествах, которых требовала мировая война.

Особенно тяжелым стало положение в 1915 году, когда Германия, перенеся основное направление своих усилий на Восток, нанесла мощный удар российским войскам, повсеместно вынужденным отступать. В этих условиях на смену недолгому патриотическому воодушевлению пришло унылое разочарование и новый подъем оппозиции. В обстановке непрекращающихся военных неудач и растущего ропота в тылу особенно опасными стали расходившиеся слухи о всесилии Распутина, о якобы имевших место германофильских симпатиях императрицы, о махинациях разного рода сомнительных личностей, темными путями попавших ко двору и развернувших там свою изменническую деятельность. Хотя Александра Федоровна и ее старшие дочери с началом войны добровольно взяли на себя миссию медицинских сестер, ухаживавших за ранеными в лазаретах Царского Села, и несли эти тяжелые обязанности с полной самоотверженностью, хотя были заведомой ложью все разговоры о ее «предательстве», отношение в обществе к императорской семье сделалось откровенно враждебным.

Убеждение в том, что Распутин, действительно не одобрявший войны между Германией и Россией, был, по выражению А. Блока, «удобной педалью германского шпионажа», охватило очень широкие круги.

Приняв 23 августа 1915 года , в дни поражений российской армии, верховное командование над нею, Николай совершил опасную ошибку. С его стороны это было следствием глубокого убеждения, что он, стоя во главе России, должен взять испытания войны на свои плечи, сам поведя за собой сражающихся.

Однако, став вождем отступающих под натиском врага войск, император тем самым сделал себя ответственным в глазах страны за дальнейший ход военных действий, перелома к лучшему в котором не было видно. Еще более нежелательным следствием подобного решения стал переезд Николая из Царского Села в Ставку, разместившуюся с 8 августа в Могилеве.

Оказавшись в кругу генералитета, уйдя в военные заботы и дела фронта, император все больше терял из поля зрения развитие политической обстановки в стране.

Фактически главным источником информации о настроениях в столице стали для него регулярные письма Александры Федоровны, в которых она жаловалась ему на происки депутатов в Думе и передавала благословения и советы Распутина.

Своеобразие мировосприятия императрицы, ее подчеркнуто эмоциональное отношение к окружающему не давали ей возможности увидеть угрожавшую опасность, и ее письма невольно внушали Николаю ложные представления о действительном положении дел. В 1916 году , после серии неудачных и быстротечных назначений на министерские посты, приписанных влиянию Распутина, кризис доверия к власти в стране стал очевидным. После того как многократные попытки обратить внимание императора на недопустимость продолжения подобного, явно ненормального порядка вещей не возымели эффекта, хотя их предпринимали и председатель Государственной думы М. В. Родзянко, и старшая сестра императрицы Елизавета Федоровна, и даже мать Николая Мария Федоровна, противники «старца» встали на путь заговора против него.

Первым, кто еще в 1915 году пытался физически устранить Распутина, оказался министр внутренних дел А. Н. Хвостов, парадоксальным образом им же и рекомендованный на этот пост. Ему не удалось осуществить свой замысел, но с осени 1916 года подготовка к убийству «Друга» была возобновлена новыми людьми.

Особенную ненависть Распутин вызывал не столько у оппозиционно настроенных либералов и тем более не у левых, которые видели в его фигуре удобную мишень для дискредитации самодержавной власти, а у ее последних защитников — крайне правых монархистов. Один из их лидеров в Государственной думе — В.М.IIуришкевич, выступая с ее трибуны в ноябре 1916 года , обращал внимание на недопустимость сложившейся ситуации. «Надо, чтобы впредь недостаточно было рекомендации Распутина для назначения гнуснейших лиц на самые высокие посты, — говорил он. — Распутин в настоящее время опаснее, чем некогда был Лжедмитрий... Господа министры! Если вы истинные патриоты, ступайте туда, в царскую Ставку, бросьтесь к ногам царя и просите избавить Россию от Распутина и распутинцев, больших и малых». Выступление Пуришкевича стало исходным шагом для новой попытки организации убийства Распутина, оказавшейся для того роковой. В ночь с 16 на 17 декабря Пуришкевич, князь Феликс Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович с несколькими единомышленниками сумели осуществить замысел. 27 декабря 1916 года на квартире влиятельного думца А. И. Коновалова, позднее министра торговли и промышленности Временного правительства, перед группой представителей различных партий выступал член Государственной Думы В.А.Маклаков.

Доклад почти полностью был посвящен роли и влиянию Распутина в высших сферах, а также впечатлению, произведенному на страну его убийством. К началу 1917 года недовольство властью и ее носителями стало в России почти всеобщим.

Тянувшаяся два с половиной года война, стоившая стране неисчислимых жертв и принесшая пока одни лишь поражения, прогрессирующий развал транспорта, создававший трудности со снабжением, невероятный рост дороговизны, — все это вызвало растущее утомление и озлобленность против режима. При этом высшие круги общества были настроены и против самодержавного государства, и лично против императора гораздо резче, чем масса населения. «Влияние придворной камарильи» было несравненно заметнее для петербургской аристократии, думских верхов и столичной интеллигенции, чем для миллионов рядовых солдат-фронтовиков или крестьян отдаленных тыловых губерний.

Именно российская элита, выведенная из терпения разгулом последних времен распутинщины, и стала питательной средой для разного рода заговоров и тайных союзов, ставящих своей целью избавление от ставшего предельно непопулярным, если не сказать ненавистным, императора.

Самодержавию была поставлена в вину самая гибельная черта для авторитарного государственного строя: полная неэффективность, бессилие и недееспособность власти при очевидной, так раздражающей всех деспотичности. В конце 1916 - начале 1917 года все явные и тайные организации российских верхов — думские фракции, аристократические клубы, великосветские салоны, масонские ложи, общественные комитеты были охвачены лихорадкой встреч, переговоров и соглашении самых различных лиц, в той или иной степени причастных к политике страны. «Нынешняя власть не способна преодолеть хаос, ибо она сама является источником хаоса, она не способна привести Россию к победе в войне, и потому склоняется к сепаратному миру, унизительной капитуляции перед Германией» — таков был общий вывод всех политических сил и группировок России к февралю 1917 года . За положением в верхах «великой восточной союзницы» с растущей тревогой наблюдали и в западных столицах государств Антанты. К этому моменту правящие круги этих стран уже имели основания считать, что мировая война ими выиграна, — анализ объективного соотношения сил показывал, что Германии не продержаться более, чем два года.

Однако будущность громадного Восточного фронта, сковывавшего значительную часть германских сил, вызывала у них явное беспокойство.

Способность России к дальнейшему продолжению войны оказалась под серьезным вопросом, и прежде всего, по мнению союзнических разведок и дипломатий, по вине ее собственной верховной власти.

Отсюда и стремление предупредить нежелательный для Запада ход событий, провести с помощью российских друзей своего рода «хирургическую операцию» - смену носителей власти и прежней формы правления, дабы новая, «свободная Россия» стала более надежной союзницей в войне и менее требовательной победительницей за столом послевоенных переговоров.

Орудием осуществления этих далеко идущих планов стали многочисленные союзнические миссии, к тому моменту располагавшие чрезвычайно разветвленными связями в российских верхах. И для отечественных, и для зарубежных «друзей свободы» речь могла идти лишь о смене политического режима с помощью верхушечного переворота, но никак не о революции.

Память о 1905 годе была слишком живой, чтобы кто-то мог хотеть повторения тех страшных для «правосознательных граждан» дней.

Однако, как это почти всегда случается в истории, действительность очень быстро опрокинула все расчеты, и несколькими месяцами спустя времена первой русской революции могли показаться своего рода идиллическими сценами... Подлинный механизм февральских событий во многих своих деталях неясен и по сей день.

Изучение их во всей полноте — дело современных и будущих историков, внешний же их ход давно и хрестоматийно известен. 23 февраля 1917 года на улицах Петрограда начались первые манифестации, вызванные прошедшей волной массовых увольнении и начавшимися перебоями в снабжении хлебом.

Военные власти столицы не сумели сразу же овладеть положением, а через три дня это стало уже невозможным: войска отказывались от повиновения и братались с манифестантами.

Вторая русская революция стала реальностью.

Император Николай, находясь в Ставке, явно просмотрел критический момент развертывавшихся событий. В те несколько решающих дней, когда забастовки и демонстрации превратились в настоящую революцию, он продолжал заниматься текущими делами, находясь в заблуждении относительно сути происходящего. Когда же 27 февраля власть в Петрограде фактически рухнула, и Государственная дума попыталась взять на себя посредническую роль, выдвинув предложение о создании «ответственного правительства», то есть о переходе к парламентской монархии, император решил принять жесткие меры для наведения порядка, не учитывая, что время безвозвратно прошло. В результате направленная им 28 февраля в столицу военная экспедиция во главе с генералом Н. И. Ивановым не смогла даже добраться до Петрограда из-за паралича железных дорог, охваченных забастовками, и массового развала частей, еще недавно казавшихся «надежными». Та же судьба постигла и два поезда, в которых выехал в Царское Село сам Николай с сопровождавшей его свитой. Им пришлось повернуть во Псков, где находился штаб Северного фронта. Пока император странствовал по железным дорогам, в развитии ситуации наступили очередные и необратимые перемены. К 1 марта большинству генералов, в руках которых находилось командование армиями, стало очевидным, что события ушли вперед: М.В.Родзянко сообщил из Петрограда, что «ответственное министерство» уже не удовлетворит революционную стихию. В кругах Государственной думы пришли к решению, что лишь немедленное отречение Николая II может еще спасти монархию в России. С целью добиться этого утром 2 марта во Псков выехала специальная миссия из депутатов Л. И. Гучкова и В.В. Шульгина. В этот же дет, во Пскове были получены и телеграммы от командующих фронтами: за исключением генерала А. И. Гурко, ни один из них не выразил верности престолу — все поддержали требование об отречении. Даже великий князь Николай Николаевич с Кавказского фронта призывал его отречься «во имя России». Кроме нескольких, лично близких ему людей, вроде бессменного министра двора Фредерикса, все требовали его ухода... Вечером того же дня Николай передал подписанный им манифест об отречении Гучкову и Шульгину; он отказался от престола и за себя, и за сына Алексея.

Впоследствии многие удивлялись тому странному спокойствию, даже какой-то отрешенности, с которыми император сложил с себя верховную власть, принятую почти четверть века назад. Одни видели причину этого в его редкостном самообладании, другие — в глубоком равнодушии к судьбам страны. Но, видимо, спокойствие Николая объяснялось другим: ему, искренне верующему христианину, все это виделось неизъяснимой волей Господней, которую надлежит принимать с должным смирением. Он выполнил свой долг до конца и с достоинством, остальное же зависело не от него. О том, что происходящее не было ему безразлично, лучше всего свидетельствует дневниковая запись от 2 марта , кончающаяся полными горечи словами: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.

Кругом измена и трусость и обман». Еще неделю Николай провел в Могилеве, в привычной для него Ставке. Сюда к сыну на несколько дней приехала из Киева вдовствующая императрица Мария Федоровна. Мы уже никогда не узнаем, о чем говорили они в те мартовские вечера, проводя время за чаем или за карточной игрой. При внешней будничности этих дней они исполнены скрытого трагизма — каждый из них был отмечен встречами с близкими людьми, родственниками и сотрудниками, встречами, которым суждено было стать последними в жизни. И прощание с матерью, вернувшейся в Киев, стало расставанием навсегда... Пошли нам, Господи, терпенье В годину буйных мрачных дней Сносить народное гоненье И пытки наших палачей. Дай крепость нам, о Боже правый, Злодейство ближнего прощать И крест тяжелый и кровавый С твоею кротостью встречать. И в дни мятежного волненья, Когда ограбят нас враги.

Терпеть позор и оскорбленья Христос Спаситель, помоги.

Владыка мира, Бог вселенной.

Благослови молитвой нас И дай покой душе смиренной В невыносимый страшный час. И у преддверия могилы Вдохни в уста Твоих рабов Нечеловеческие силы Молиться кротко за врагов.

Молитва. С.С.Бехтеев.

Октябрь, 1917 г.

Посвященное великим княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне, стихотворение было передано в Тобольск через графиню Гендрикову и хранилось, переписанное рукой Ольги Николаевны, среди книг и бумаг царской семьи.

Преждевременно постаревший и одинокий, устало и печально смотрит на нас Николай, как бы прощаясь. Ему оставалось жить еще почти полтора года, но его роль на авансцене истории была окончена — отныне современникам и потомкам предстояло сказать о ней свое слово.

Теперь, когда годы власти оказались для него в навсегда ушедшем прошлом, судьба сумела подарить бывшему императору и его семье несколько последних месяцев домашнего тепла. 9 марта 1917 года поезд с Николаем прибыл из Ставки к перрону Царскосельского вокзала — к ожидавшим его супруге, дочерям и любимому сыну. Он не был больше монархом, деятелем и творцом истории, но оставался главой нежно привязанной к нему семьи, радость и горе которой были для него теперь единственным смыслом существования. До августа 1917 года они продолжали жить в том же Александровском дворце Царского Села.

Внутренняя жизнь семьи почти не изменилась, кроме того, что отец впервые получил возможность целиком посвящать ей свои дни. Он по-прежнему много читал, причем отдавал предпочтение историческим и историко-политическим сочинениям: так, в эти месяцы им были прочитаны вышедшие несколько лет назад «История Византийской империи» академика Ф. И. Успенского и «Задачи русской армии» бывшего военного министра А. Н. Куропаткина.

Николай с удовольствием занимался с растущим Алексеем, часто работал в саду, подолгу молился за Россию и за се победу в войне. Этот спокойный, размеренный быт вполне отвечал характеру бывшего самодержца, если бы не одно обстоятельство: семья оказалась под домашним арестом. Уже 20 марта 1917 года Петроградский Совет постановил «лишить свободы Николая Романова и его супругу», и над их будущим нависла тревожная неопределенность — предвестие трагического конца.

Первоначально предполагалось, что императорская семья покинет страну и будет жить в Англии или, возможно, Дании, царствующие дома которых были связаны узами близкого родства с российским.

Однако в условиях мировой войны, расколовшей Европу на противоборствующие в смертельной схватке лагеря, это оказалось неосуществимым: ни одна страна из возможных не признала желательным принять у себя семью бывшего императора.

Переговоры, которые велись по этому поводу Временным правительством, закончились ничем. Но по существу их судьбу определило господствовавшее тогда почти во всем лагере революции умонастроение, которое хорошо выразил один из лидеров 1917 года — меньшевик П. С. Чхеидзе. На предложение М. В. Родзянко отправить царя с семьей за границу, он заметил: «Никогда, у него там имеются громадные деньги, 500 миллионов рублей золотом, он нам такую контрреволюцию устроит, что от нас ничего не останется. Его надо здесь обезвредить...» А между тем время работало против незверженных Романовых.

Обострение обстановки в стране летом 1917 года , нагнетание ненависти к «бывшим», ставшее оружием пропаганды революционных партий, сделало дальнейшее пребывание семьи в Александровском дворце рискованным.

Вблизи от кипящего Петрограда это оказывалось небезопасным для них самих и создавало лишние трудности Временному правительству. В августе 1917 года Николай и его близкие под усиленной охраной были переправлены в Тобольск, еще не охваченный революционными страстями. За день до прибытия туда им довелось увидеть с пароходной палубы село Покровское — родину Распутина.

Сбылось еще одно пророчество «старца»: в свое время он предсказал Александре Федоровне, что перед смертью ей придется побывать там... В Тобольске, в специально отремонтированном к их приезду бывшем губернаторском доме, расположенном в саду и насчитывавшем 18 комнат, с электричеством и водопроводом, семья последнего самодержца провела несколько спокойных месяцев. Но в судьбах России происходили роковые для нее перемены — к власти в стране пришли непримиримые и беспощадные враги всего, что олицетворялось правящей династией. С весны режим содержания царской семьи резко ухудшился, участились разного рода придирки и оскорбительные выходки.

Большевики открыто заявляли, что финалом жизни «Николая Кровавого» и его супруги должен стать открытый народный суд над ними.

Несколько подобных процессов, проведенных в 1918 году над участниками подавления прошлых революционных выступлений и неизменно оканчивавшихся вынесением смертных приговоров, давали пример народного правосудия в действии.

Однако судьба дала Николаю и его близким иной, хотя и столь же трагический конец. В истории последних месяцев их жизни много загадочного, что до сих пор не выяснено исследователями. В апреле 1918 года императорская семья в сопровождении отряда особо уполномоченного ВЦИК Советов В. В. Яковлева была вывезена из Тобольска в Москву для проведения открытого процесса над ними, но задержана в Екатеринбурге решением большевистского руководства Уралоблсовета, ссылавшегося на рост белогвардейской опасности.

Дальше начинаются вопросы, на которые и в наши дни трудно ответить с полной уверенностью.

Главный из них — что же за политическая игра шла между Москвой и Екатеринбургом в эти три месяца, когда в стране началась открытая гражданская война? В мае 1918 года в ЦК большевистской партии обсуждался вопрос о дальнейшей судьбе императорской семьи, находившейся уже на Урале: «Необходимо решить, что делать с Николаем.

Принимается решение не предпринимать пока ничего по отношению к Николаю, озаботившись лишь принятием необходимых мер предосторожности.

Переговорить об этом с уральцами поручается Свердлову». Между тем руководство Уралоблсовета во главе с А. Белобородовым отличалось особой непримиримостью к свергнутому монарху; сам Николай, узнан о маршруте своей последней поездки, сказал: «Я бы поехал куда угодно, только не на Урал... Судя по газетам, Урал настроен резко против меня...» Можно сказать, что императорская семья была приговорена к смерти уже самим фактом своего перевода в Екатеринбург; нет лишь ясности в том, кто же в конечном итоге санкционировал ее расстрел в подвале дома горного инженера Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля 1918 года . Было ли это решение принято большевистским руководством страны во главе с В.И.Лениным и Я. М. Свердловым в Москве или же стало собственной инициативой уральских большевиков? Несмотря на то, что за последние несколько лет появилось немало специально посвященных екатеринбургской трагедии исследований, окончательного ответа здесь по-прежнему нет.

Впрочем, до сих пор встречаются люди, утверждающие, что никакой казни в Екатеринбурге вообще не было, а о дальнейшей судьбе Николая и его близких рассказывают подчас самые невероятные версии...

Когда казавшаяся незыблемой многовековая Российская монархия исчезла в февральские дни 1917 года , как какой-то призрачный фантом, не оказав, по существу, никакого сопротивления, никто не сожалел о ее славном прошлом. Никто, кроме очень немногих людей, знавших и любивших Николая и его семью, не сочувствовал и личной трагедии последнего императора; даже страшный конец в Екатеринбурге, о котором стало известно тем же летом 1918 года, не изменил всеобщего неприятия, окружавшего царственных Романовых. Уже в эмиграции многие из «властителей дум» ушедшего времени, размышляя о причинах российской катастрофы, возлагали ответственность за нее на последнего царя.

Убежденный враг большевизма Зинаида Гиппиус писала о нем, что «от Николая Романова ушли, как от пустого места». Даже искренние монархисты считали, что император оказался несостоятелен как человек и как правитель.

Однако чем дальше в прошлое уходили годы его жизни и царствования, чем меньше становилось свидетелей той эпохи и чем больше — ее историков, тем с большим пониманием и уважением писали и говорили о Николае в российском зарубежье.

Трагедия человека отодвинула в глазах нового поколения несостоятельность самодержца.

Любопытно, что сходным образом менялось и отношение к Николаю II в советском обществе. На смену яростной ругани и издевательствам, обрушившимся на него в первые годы после революции, пришло сдержанное молчание. Если когда-то в подвал ипатьевского дома водили школьные экскурсии, а убийцы царской семьи с гордостью рассказывали о своем «революционном подвиге» у пионерских костров, окруженные восхищением юного поколения, то в 70-е годы этот же факт упоминался со стыдливой краткостью или извиняющими оговорками. Дело дошло до того, что уничтожили сам дом Ипатьева в Свердловске — чтобы не стоял историческим напоминанием... Беспристрастность взгляда приходит со временем.

Современникам не дано отрешиться от злобы дня, впечатлений и психологических травм от еще столь недавних событий.

Великий римский историк Тацит писал когда-то об этой закономерности человеческой памяти: «Деяния Тиберия и Гая, Клавдия и Нерона были излагаемы лживо, пока они были всесильны, под влиянием страха и раболепства перед ними, когда же их не стало — под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти». Чтобы писать об исторических событиях и исторических лицах «без гнева и пристрастия», как заповедовал гениальный создатель «Анналов», летописцу требуется определенная временная дистанция — год, десять, тридцать, пятьдесят лет... для полной объективности — целый век. Так считали когда-то в древности — время взглянуть непредвзято на дела ушедших поколений наступает лишь тогда, когда уходит из жизни их последний свидетель... В наши дни вопрос о судьбе последнего императора и его семьи вновь оказался в центре общественного внимания.

Подобно немногим избранникам отечественной истории, Николай II стал человеком-символом, жизнь и смерть которого продолжает тревожить умы и сердца миллионов сограждан. Кем же был он в конечном счете — фатальной жертвой или главным виновником российской катастрофы 1917 года ? Ответ многозначен, и каждый определяет его в зависимости от своих исторических симпатий и антипатий, личных убеждений или господствующих в обществе мнений. Хотелось бы только напомнить слова митрополита Анастасия, произнесенные в Иерусалиме, на Голгофе, в Храме Гроба Господня, в седьмую годовщину гибели царской семьи: «Известно, что люди, подобно драгоценным металлам, познаются в горниле огненных испытаний.

Почивший Император прошел сквозь оба главных вида искушений, каким подвергается человек на земле: искушение высотою, славою, счастьем и искушение унижением, лишениями, телесным и душевным страданием.

Трудно сказать, какой из этих двух искусительных путей опасней для нас.

Нелегко перенести человеку сознание своего превосходства перед другими людьми и устоять перед опьяняющим действием величия, славы, богатства, которые почти всегда приходят к нему в сопровождении своего всеразвращающего спутника в виде соблазна гордыни. Не менее требуется от нас нравственных усилий и для того, чтобы сохранить спокойное величие духа в постигающих нас тяжких скорбях и бедствиях, когда сердце человека невольно озлобляется против всего мира или впадает в уныние... Престол Русского Царя в то время, когда его унаследовал Император Николай II, стоял так высоко, что виден был всему миру; однако блеск его не ослепил ни на минуту почившего Государя.

оценка аренды земельного участка в Липецке
экспертиза мотоцикла в Белгороде
оценка патента в Москве